Эпиграф:
21.07.2015 в 11:56 Пишет  Фиона.:

— Почему я нравлюсь парням младше себя?
— Потому что ты добрая, а дети это чувствуют.
URL записи

Мне в Избранном в последнее время попадались две-три записи про то, что девушек за 30 начинает тянуть на молоденьких мальчиков. Не знаю даже. Меня на молоденьких мальчиков тянуло лет с 12-ти Как еще объяснить, что в 8 классе я была влюблена в пятиклассника (и это в школьном возрасте, когда год разницы уже кажется огромной пропастью). В 25 лет у меня был двадцатилетний бойфренд , которого у меня отбила пятнадцатилетняя барышня. Папа ежика меня тоже младше на пять лет. И до сих пор как-то молодые меня прельщают больше. Хорошо, что я не пошла в учительницы, я бы плохо кончила, однозначно.
Если учесть, что последний год на тренировках меня окружают сплошь юноши нежного возраста, то… не знаю, в чем тут мораль, но все это явно не случайно. Как говорится, бог не дает тебе ничего лишнего.
Вот, кстати, у Веры Полозковой есть стих на эту тему:

Меня любят толстые юноши около сорока,
У которых пуста постель и весьма тяжела рука,
Или бледные мальчики от тридцати пяти,
Заплутавшие, издержавшиеся в пути:
Бывшие жены глядят у них с безымянных,
На шеях у них висят.
Ну или вовсе смешные дядьки под пятьдесят.

Я люблю парня, которому двадцать, максимум двадцать три.
Наглеца у него снаружи и сладкая мгла внутри;
Он не успел обрести той женщины, что читалась бы по руке,
И никто не висит у него на шее,
ну кроме крестика на шнурке.
Этот крестик мне бьется в скулу, когда он сверху, и мелко крутится на лету.
Он смеется
и зажимает его во рту.

И еще хочу добавить в этой же записи второй стих Веры Полозковой, там разница в возрасте персонажей не акцентируется специально, но мне чудится, что это один из краеугольных камней, которые подчеркивают всю безысходность ситуации. Данное произведение у меня есть в плейере, и я его раньше услышала, чем прочитала глазами. Вера так хорошо читает, что визуально это уже воспринимается не так пронзительно. Но все равно хорошо.

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы - почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать - ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний - эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует - безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, "вот я спрячусь - ты не найдешь меня"; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает - прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь - то выкидыш, я уж думала - все, не выношу, несудьба. Зачинаю - а через месяц проснусь и вою - изнутри хлещет будто черный горячий йод. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще - но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; "я тебе случайная и чужая". Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота - остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится - и до вечера будет маяться отчего-то.